Это ощущение одушевленного мира также является истинным для культуры первобытных племен и язычников, в которых то, что мы называем "анимизм" (одушевление), свидетельствует о наличии души в разных местах, объектах, во времени, животных, орудиях труда и сосудах. Однако терапия находит душу только у человека, сидящего в кресле, но никогда - в том кресле, где он сидит. Как правило, для психотерапии эти материальные безличные объекты являются всего лишь декорацией.
Мир, с которым сталкивается душа, представляет собой нечто наподобие шумового фона; мир, где существуют животные, овощи и минералы, и в особенности политика, выходит за рамки аналитической сессии (Джеймс Хиллман).
Мировую душу можно представить не как божественную и удаленную эманацию духа, находящегося над миром и окружающую его, не как мир сил, архетипов и принципов, трансцендентных к вещам, и не как находящийся внутри материального мира и объединяющий его панпсихический жизненный принцип.
Но скорее как особенную искру души, плодотворный образ, который проявляет себя через каждую вещь в ее видимой форме. В этом случае anima mundi означает одушевленные возможности, предоставляемые каждым событием, как оно есть, его чувственную презентацию как лицо, представляющее его внутренний образ.
Одушевленными становятся не только животные и растения, как в случае романтического видения, но душа присуща каждой вещи – как природным вещам, данным Богом, так и сотворенным человеком вещам с улицы.
Мир появляется в виде форм, цветов, атмосферы, текстуры, - как демонстрация самопредставляющихся форм. Все вещи демонстрируют лица; мир – это не только закодированная надпись, которая должна быть прочитана, чтобы понять ее значение, но также физиогномика, с которой надо встретиться. Как экспрессивные формы, вещи говорят, они демонстрируют форму, в которой пребывают. Они заявляют о себе, несут свидетельство своего присутствия.
Они рассматривают нас издалека также, как мы можем рассматривать их, изучают наши возможные действия, которые мы намереваемся предпринять, и как мы распоряжаемся ими.
Это воображаемое требование внимания сигнализирует об одушевленности мира. Более того – наше воображающее сознание, непосредственный, как у ребенка, акт воображения мира оживляет мир и возвращает его к душе.
То, что психология называла «проекцией», - это просто одушевление, как будто эта или та вещь спонтанно становится живой, привлекает наше внимание, притягивает нас к себе. Душа вещи корреспондирует или соединяется с нашей. Это инсайт того, что психическая реальность проявляется в экспрессивной форме или физиогномическом качестве образов, позволяет психологии освободиться от ловушки «опыта».
Когда вещи вновь возвращаются к душе, их психическая реальность задается anima mundi, в этом случае их внутренняя жизнь и глубина – и глубинная психология также, - зависят не от их собственных ощущений или от их собственных мотиваций, но от самосвидетельства другого рода.
Объект свидетельствует о себе в образе, который он предлагает, и его глубина зависит от сложности этого образа. Его намерение субстанционально, обусловлено его психической реальностью, оно заявлено, но не требует нашего свидетельства. Каждое отдельное событие, включая отдельного человека с нашими невидимыми мыслями, чувствами и намерениями, раскрывает душу в ее воображаемой демонстрации.